Неточные совпадения
Вспомнив об Алексее Александровиче, она тотчас с необыкновенною живостью представила себе его как живого пред собой, с его кроткими, безжизненными, потухшими
глазами,
синими жилами на белых руках, интонациями и треском пальцев и, вспомнив то чувство, которое было между ними и которое тоже называлось любовью, вздрогнула от отвращения.
«Что-нибудь еще в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была от жены. Подпись ее
синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему в
глаза. «Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее», прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость, в этом, как ему казалось в первую минуту, не могло быть никакого сомнения.
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный
глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
Там на длинном столе лежали радужные фазаны, серые утки, пестрые куры; там — свиная туша с коротеньким хвостом и младенчески закрытыми
глазами; там — репа, капуста, орехи,
синий изюм, загорелые персики.
Туробоев отошел в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего, в пышной шапке сивых волос, в красной рубахе без пояса; полторы ноги его были одеты
синими штанами. В одной руке он держал нож, в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая на господ снизу вверх светлыми
глазами. Лицо у него было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
Через два часа Клим Самгин сидел на скамье в парке санатории, пред ним в кресле на колесах развалился Варавка, вздувшийся, как огромный пузырь,
синее лицо его, похожее на созревший нарыв, лоснилось, медвежьи
глаза смотрели тускло, и было в них что-то сонное, тупое. Ветер поднимал дыбом поредевшие волосы на его голове, перебирал пряди седой бороды, борода лежала на животе, который поднялся уже к подбородку его. Задыхаясь, свистящим голосом он понукал Самгина...
В кабинете он зажег лампу, надел туфли и сел к столу, намереваясь работать, но, взглянув на
синюю обложку толстого «Дела М. П. Зотовой с крестьянами села Пожога», закрыл
глаза и долго сидел, точно погружаясь во тьму, видя в ней жирное тело с растрепанной серой головой с фарфоровыми
глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
В
глазах больного мелькнули
синие искорки. Он проглотил микстуру и плюнул в стену.
«Не буду вскрывать», — решил он и несколько отвратительных секунд не отводил
глаз от
синего четвероугольника бумаги, зная, что Гогин тоже смотрит на него, — ждет.
Четыре дня лежал он, задыхаясь,
синий, разбухший, и, глядя в потолок мокрыми щелочками
глаз, молчал.
У паренька — маленькие, но очень яркие
глаза, налитые до глубины
синим огнем.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в
синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми
глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Уже смеркалось, когда явился веселый, румяный Фроленков и с ним трое мужиков: один — тоже высокий, широколобый, рыжий, на деревянной ноге, с палочкой в мохнатой лапе, суровое, носатое лицо окружено аккуратно подстриженной бородой,
глаза спрятаны под густыми бровями, на его могучей фигуре
синий кафтан; другой — пониже ростом, лысый, седобородый, курносый, в полукафтанье на вате, в сапогах из какой-то негнущейся кожи, точно из кровельного железа.
Варвара взяла его под руку; он видел слезы на ее
глазах, видел, что она шевелит губами, покусывая их, и не верил ей. Старичок шел сбоку саней, поглаживал желтый больничный гроб
синей ладонью и говорил извозчику...
Сказал и туго надул
синие щеки свои, как бы желая намекнуть, что это он и есть владыка всех зефиров и ураганов. Он вообще говорил решительно, строго, а сказав, надувал щеки шарами, отчего белые
глаза его становились меньше и несколько темнели.
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось,
глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
— Ну, рассказывай, — предложил он, присматриваясь к брату. Дмитрий, видимо, только что постригся, побрился, лицо у него простонародное, щетинистые седые усы делают его похожим на солдата, и лицо обветренное, какие бывают у солдат в конце лета, в лагерях. Грубоватое это лицо освещают
глаза серовато-синего цвета, в детстве Клим называл их овечьими.
Две-три сотни широко раскрытых
глаз были устремлены все в одном направлении — на
синюю луковицу неуклюже сложенной колокольни с пустыми ушами, сквозь которые просвечивал кусок дальнего неба.
Пива он пил ужасно много, распух от него, щеки вздулись,
посинели,
глаза его заплыли каким-то жидким жиром.
Сверху спускалась Лидия. Она садилась в угол, за роялью, и чужими
глазами смотрела оттуда, кутая, по привычке, грудь свою газовым шарфом. Шарф был
синий, от него на нижнюю часть лица ее ложились неприятные тени. Клим был доволен, что она молчит, чувствуя, что, если б она заговорила, он стал бы возражать ей. Днем и при людях он не любил ее.
Самгину показалось, что
глаза Марины смеются. Он заметил, что многие мужчины и женщины смотрят на нее не отрываясь, покорно, даже как будто с восхищением. Мужчин могла соблазнять ее величавая красота, а женщин чем привлекала она? Неужели она проповедует здесь? Самгин нетерпеливо ждал. Запах сырости становился теплее, гуще. Тот, кто вывел писаря, возвратился, подошел к столу и согнулся над ним, говоря что-то Лидии; она утвердительно кивала головой, и казалось, что от очков ее отскакивают
синие огни…
На одном из собраний против него выступил высокий человек, с курчавой, в мелких колечках, бородой серого цвета, из-под его больших нахмуренных бровей строго смотрели прозрачные голубые
глаза, на нем был сборный костюм, не по росту короткий и узкий, — клетчатые брюки, рыжие и черные, полосатый серый пиджак,
синяя сатинетовая косоворотка. Было в этом человеке что-то смешное и наивное, располагающее к нему.
Пара темно-бронзовых, монументально крупных лошадей важно катила солидное ландо: в нем — старуха в черном шелке, в черных кружевах на седовласой голове, с длинным, сухим лицом; голову она держала прямо, надменно, серенькие пятна
глаз смотрели в широкую
синюю спину кучера, рука в перчатке держала золотой лорнет. Рядом с нею благодушно улыбалась, кивая головою, толстая дама, против них два мальчика, тоже неподвижные и безличные, точно куклы.
Когда Самгин пришел знакомиться с делами, его встретил франтовато одетый молодой человек, с длинными волосами и любезной улыбочкой на смуглом лице. Прищурив черные
глаза, он сообщил, что патрон нездоров, не выйдет, затем, указав на две стопы бумаг в
синих обложках с надписью «Дело», сказал...
Пришла Лидия, держась руками за виски, молча села у окна. Клим спросил: что нашел доктор? Лидия посмотрела на него непонимающим взглядом; от
синих теней в глазницах ее
глаза стали светлее. Клим повторил вопрос.
Отзвонив, он вытирал потный череп, мокрое лицо большим платком в
синюю и белую клетку, снова смотрел в небо страшными, белыми
глазами, кланялся публике и уходил, не отвечая на похвалы, на вопросы.
Работало человек двадцать пыльных людей, но из них особенно выделялись двое: кудрявый, толстогубый парень с круглыми
глазами на мохнатом лице, сером от пыли, и маленький старичок в
синей рубахе, в длинном переднике.
Клим смотрел на ее
синюю щеку, в открытый, серьезный
глаз и, не чувствуя испуга, удивлялся.
Ей было лет тридцать. Она была очень бела и полна в лице, так что румянец, кажется, не мог пробиться сквозь щеки. Бровей у нее почти совсем не было, а были на их местах две немного будто припухлые, лоснящиеся полосы, с редкими светлыми волосами.
Глаза серовато-простодушные, как и все выражение лица; руки белые, но жесткие, с выступившими наружу крупными узлами
синих жил.
Да и в самом Верхлёве стоит, хотя большую часть года пустой, запертой дом, но туда частенько забирается шаловливый мальчик, и там видит он длинные залы и галереи, темные портреты на стенах, не с грубой свежестью, не с жесткими большими руками, — видит томные голубые
глаза, волосы под пудрой, белые, изнеженные лица, полные груди, нежные с
синими жилками руки в трепещущих манжетах, гордо положенные на эфес шпаги; видит ряд благородно-бесполезно в неге протекших поколений, в парче, бархате и кружевах.
Он забыл свои сомнения, тревоги,
синие письма, обрыв, бросился к столу и написал коротенький нежный ответ, отослал его к Вере, а сам погрузился в какие-то хаотические ощущения страсти. Веры не было перед
глазами; сосредоточенное, напряженное наблюдение за ней раздробилось в мечты или обращалось к прошлому, уже испытанному. Он от мечтаний бросался к пытливому исканию «ключей» к ее тайнам.
Глаза темные, точно бархатные, взгляд бездонный. Белизна лица матовая, с мягкими около
глаз и на шее тенями. Волосы темные, с каштановым отливом, густой массой лежали на лбу и на висках ослепительной белизны, с тонкими
синими венами.
Васюкова нет, явился кто-то другой. Зрачки у него расширяются,
глаза не мигают больше, а все делаются прозрачнее, светлее, глубже и смотрят гордо, умно, грудь дышит медленно и тяжело. По лицу бродит нега, счастье, кожа становится нежнее,
глаза синеют и льют лучи: он стал прекрасен.
— Ни с кем и ни к кому — подчеркнуто, — шептал он, ворочая
глазами вокруг, губы у него дрожали, — тут есть кто-то, с кем она видится, к кому пишет! Боже мой! Письмо на
синей бумаге было — не от попадьи! — сказал он в ужасе.
Здесь, в толпе низшего класса, в большинстве, во-первых, бросается в
глаза нагота, как я сказал, а потом преобладает какой-нибудь один цвет, но не из ярких, большею частью
синий.
Ему подарили кусок
синей бумажной материи и примочку для сына, у которого болят
глаза.
Впрочем, если заговоришь вот хоть с этим американским кэптеном, в
синей куртке, который наступает на вас с сжатыми кулаками, с стиснутыми зубами и с зверским взглядом своих
глаз, цвета морской воды, он сейчас разожмет кулаки и начнет говорить, разумеется, о том, откуда идет, куда, чем торгует, что выгоднее, привозить или вывозить и т. п.
Сквозь белую, нежную кожу сквозили тонкими линиями
синие жилки;
глаза большие, темно-синие и лучистые; рот маленький и грациозный с вечной, одинаковой для всех улыбкой.
Однажды в Портсмуте он прибежал ко мне, сияя от радости и сдерживая смех. «Чему ты радуешься?» — спросил я. «Мотыгин… Мотыгин…» — твердил он, смеясь. (Мотыгин — это друг его, худощавый, рябой матрос.) «Ну, что ж Мотыгин?» — «С берега воротился…» — «Ну?» — «Позови его, ваше высокоблагородие, да спроси, что он делал на берегу?» Но я забыл об этом и вечером встретил Мотыгина с
синим пятном около
глаз. «Что с тобой? отчего пятно?» — спросил я. Матросы захохотали; пуще всех радовался Фаддеев.
Наконец объяснилось, что Мотыгин вздумал «поиграть» с портсмутской леди, продающей рыбу. Это все равно что поиграть с волчицей в лесу: она отвечала градом кулачных ударов, из которых один попал в
глаз. Но и матрос в своем роде тоже не овца: оттого эта волчья ласка была для Мотыгина не больше, как сарказм какой-нибудь барыни на неуместную любезность франта. Но Фаддеев утешается этим еще до сих пор, хотя
синее пятно на
глазу Мотыгина уже пожелтело.
В одном месте на большом лугу мы видели группу мужчин, женщин и детей в ярких, режущих
глаза, красных и
синих костюмах: они собирали что-то с деревьев.
Но живопись мешает, колет
глаза; так и преследуют вас эти яркие, то красные, то
синие, пятна; скульптура еще больше.
— Ай, девка, хороша, — говорил один. — Тетеньке мое почтение, — говорил другой, подмигивая
глазом. Один, черный, с выбритым
синим затылком и усами на бритом лице, путаясь в кандалах и гремя ими, подскочил к ней и обнял ее.
Началось это еще в тюрьме, когда при общем свидании политических она заметила на себе особенно упорный из-под нависшего лба и бровей взгляд его невинных, добрых темно-синих
глаз.
— Опять… — произносила Хиония Алексеевна таким тоном, как будто каждый шаг Привалова по направлению к бахаревскому дому был для нее кровной обидой. — И чего он туда повадился? Ведь в этой Nadine, право, даже интересного ничего нет… никакой женственности. Удивляюсь, где только у этих мужчин
глаза… Какой-нибудь
синий чулок и… тьфу!..
Темно-синие обои с букетами цветов и золотыми разводами делали в комнате приятный для
глаза полумрак.
На его лбу очки так и прыгали, на висках вспухли толстые
синие жилы, и из
глаз катились слезы, только приступ удушливого кашля остановил этот гомерический смех, и Ляховский мало-помалу успокоился.
Эти стены давили его, в
глазах пестрели красные и
синие петухи, глухое бешенство заставляло скрежетать зубами.
Все время он ютился там внизу подле Грушеньки, сидел с нею молча и «нет-нет да и начнет над нею хныкать, а
глаза утирает
синим клетчатым платочком», как рассказывал потом Михаил Макарович.
Иван Федорович вскочил и изо всей силы ударил его кулаком в плечо, так что тот откачнулся к стене. В один миг все лицо его облилось слезами, и, проговорив: «Стыдно, сударь, слабого человека бить!», он вдруг закрыл
глаза своим бумажным с
синими клеточками и совершенно засморканным носовым платком и погрузился в тихий слезный плач. Прошло с минуту.